Бронницкие НОВОСТИ

На фото – большая семья. В центре, на стульях, приодевшиеся, еще молодые супруги. Усатый, широкоплечий муж и красавица–жена. А вокруг, широко открыв глаза, ждут, когда вылетит птичка”, – шесть девчушек разного возраста в простых деревенских платьицах. Изображение местами расплылось. И мне после услышанного показалось, что само время постепенно “растворяет” этих людей, давно ушедших в небытие… Девочек, так и не успевших повзрослеть, их родителей, не сумевших сберечь от войны и насилия ни потомства, ни себя…

- Это мой фронтовой друг – Алексей Сычев и его бабье семейство, – показывая снимок, начал рассказчик. – Погибли у старшины в ту войну и жена, и дочери. Самого убили в июне сорок пятого… Снимок – все, что осталось от мирной жизни, он очень берег. Носил с документами в нагрудном кармане гимнастерки. А когда хоронили Сычева, ротный отдал фото мне. Отсылать-­то, мол, некому. Деревню немцы сожгли, а всю родню погубили… На снимке – его кровь была – вот темные пятна на обратной стороне.. Храню с той поры, а теперь хочу отослать на родину старшины – может, надумают там музей организовать… Мы­ то с Алексеем все равно скоро увидимся – на том свете…

Однополчане знали, что рослый и крепкий Сычев – уроженец небольшой деревеньки на Брянщине. До войны трудился в колхозе, его бригада была передовой – рекордные урожаи собирала. Орден ему дали за ударный труд… Там встретил статную телятницу Елизавету и женился. Очень хотел от нее сына­-наследника, а та год за годом рожала ему дочерей. Так в надежде на мальчишку и получилось у них аж шесть девок! Но угрюмоватый Сычев, вопреки опасениям супруги, дочек любил. Все они, подрастая, становились такими же ладными, как сама Елизавета. Все круглолицые, с ямочками на щеках. У всех – темно­-голубые, как васильки, глаза, густые цвета спелой пшеницы косы…И нрав веселый, материнский, не как у отца…

На фронт Сычев попал сразу после германского нападения – в июле 1941­-го. С той поры стрелком-­пехотинцем прошел от родных, разоренных гитлеровцами мест до самого Берлина. Весточки из дома получал, пока семья не попала в оккупацию. А потом, когда писем не стало, чувствуя беду, стал сильно переживать. И вышло, что не напрасно… В начале 1944-­го от земляка, побывавшего после тяжелого ранения в родных местах, узнал он страшную правду о семье…

Ставшую партизанской связной Елизавету выдал немцам предатель-­односельчанин. Ее после пыток и надругательств повесили на глазах у всех, прямо у здания сельсовета. Троих самых старших дочерей фашисты вместе с другими угнали под охраной в райцентр. А после набили такими же, как они, товарный вагон и цепляли впереди своих составов, защищаясь этим “живым щитом” от партизанских мин. Как и когда погибли девушки – неизвестно. Только в село уже не вернулись… Да и возвращаться-­то было некуда: избу казненной партизанки немцы сожгли, а троих младших дочерей спрятала соседка… Но бедствовали сироты недолго: как­-то по осени хозяйка взяла их с собой за хворостом в дальний лес. А там на свою беду, говорят, наткнулись они на карателей… О том, что эти нелюди сотворили с женщиной и девчонками, в селе узнали от местного лесника, который позже обнаружил в зарослях изувеченные тела…

Узнав, что враги погубили всю семью, Сычев стал еще угрюмее. Немцы для командира взвода автоматчиков стали только мишенями. Бил их в бою безжалостно. Случалось, кромсал даже саперной лопатой в рукопашных схватках… Только после ранения, тяжелой контузии и лечения в госпитале праведная ярость старшины немного поубавилась. Наверное, все здоровяки со временем отходчивы – по­-доброму шутили однополчане…

Между тем война подошла к концу. К многочисленным сычевским наградам прибавилась медаль “За взятие Берлина”. В это победное, разгульное для многих освободителей время старшина стал удивлять иных однополчан, падких до чужого добра и женщин. Когда их часть отвели от поверженной столицы в предместье и разместили на территории пустующей фабрики, многие не выдержали испытания Победой – пустились во все тяжкие…“Айда гульнем, Михалыч! – звали Сычева. – Сочтешься с немками по полной…”

Но угрюмый здоровяк уважал свое горе – сам не бесчинствовал да и другим не давал. Бывало, грозил не в меру наглым и ухватистым, тяжелым кулаком, а то и оружием… Как­-то, вспомнил рассказчик, он даже выпустил очередь из ППШ в воздух – отогнал прочь подвыпивших солдат, когда они, вдоволь покуражившись, стали гоняться за толстой немкой ­женой местного булочника. “Одно слово – сыч! – ругались на него самые матерые и настойчивые. – Ни себе, ни другим…Гляди нарвешься, контуженый…

- А однажды мы не поверили своим глазам, увидев, как старшина, улыбаясь в усы и что-­то приговаривая, кормил из своего котелка солдатской кашей сразу троих, одинаковых с виду немецких девчушек, оголодавших на развалинах, – добавил рассказчик. – Видно, своих младших дочерей ему чем­-то напомнили – все почти такого же вида и возраста… Чуть поодаль стояла их мамаша, не решаясь, как другие бюргеры, подойти за пищей к полевой кухне, и испуганно смотрела на происходящее…

На эту прежде богатую семью погибшего при бомбежках немца-­фабриканта и положили глаз полковые мародеры и любители женского пола. Узнали, что у многодетной фрау, занимавшей прежде весь пострадавший от британских бомбежек двухэтажный дом рядом с фабрикой, есть еще старшие девицы, которых она прячет в погребе дворового амбара. Прикидывали, что и семейные ценности у нее, наверняка, имеются… К тому же “повод” для грабежа был: старший сын у немки якобы был членом “Вервольфа” и где­-то скрывался… Верил ли этому Сычев или нет – мой собеседник точно не знал. Только старшина почему­то взял вдову и сирот под свою защиту. Но его опека, похоже, не остановила солдат, ставших бандитами. Под покровом ночи и с оружием в руках решили они поживиться ценностями и девушками. Минуя патрули, тихо подкрались к амбару, где пряталась немка с дочерьми. Но откуда­-то узнавший про ночное нападение Сычев встал у них на пути…

…Подоспевшие на выстрелы патрульные, нашли взводного убитым и лежащим лицом вниз у двери амбара. Руки были раскинуты в стороны, словно он, даже мертвый, хотел кого­-то защитить. В правой – сжимал приклад автомата с неполным диском. Убили старшину подло: кто­-то, подкравшись сзади, воткнул в спину немецкий десантный нож. “Удар прямо под сердце, – со знанием дела изрек сержант из патруля. – Сам-­то не убил никого, стрелял, видно, поверх голов, а вот его не пожалели…”

 

Похоронили Сычева со всеми почестями, дали оружейный залп над могилой. А “сор из части” командование выносить не стало. Убили, мол, нашего взводного-­героя ночные “вервольфы”, и незачем из­-за пустых подозрений своих солдат порочить… Только однополчане догадывались: не немцев это рук дело. Свои негодяи от злобы и страха зарезали. Видно, сильно помешал им праведник-­старшина, грозивший трибуналом…

Эта история заставляет задуматься, когда читаешь на сайтах Рунета “исследования” иных западных журналистов о том, что “советские солдаты в 1945-­м изнасиловали 2 миллиона немок”. И, якобы, еще больше ограбили… Понятно, война ожесточает солдат. Они были людьми разными и вели себя по-­разному. Кстати, не меньше притесняли немцев и солдаты, пришедшие к Эльбе с другой стороны. Везде имелись свои насильники и грабители.

 Но были и такие, как Алексей Сычев, больше всех имевшие право попользоваться плодами Победы. Но они по собственному разумению и доброте души не стали осквернять того, что досталось слишком дорогой ценой. И другим не давали. Потому мемориал в Трептов-­парке именно таким воинам поставлен.